Есть миф, что художники — это порочные создания, вдохновение черпающие в алкоголе, наркотиках и свободной любви. Как и все мифы, он обоюдоостр. С одной стороны, он, несомненено отражает то, как публика воспринимает творцов. И в то же время, это миф проецируется и и на самих творцов, воздействует на них, задавая им некую тональность, модель поведения. Очевидно, что не обязательно ходить по борделям, как Тулуз Лотрек или надираться, как Гоген. Тем более, что подобное времяпровождение разрушает. Но художники, создающие безумные картины, полные безумных образов, часто выбирают этот путь. И — разрушая себя, они создают легенду, за что им безмерно благодарны биографы и арт-дилеры. И вот вопрос: может ли художник существовать без такой легенды. 

Это сложный внутренний эксперимент, но давайте попробуем. Представьте себе, например, убежденного трезвенника Модильяни. Или скромного Дали. Или монаха-Пикассо. Смешно и сложно, правда? Личность художника почти всегда выпирает, она словно гигантская подпорка с картины уже упоминавшегося Сальвадора, на которой гроздью висят картины. В каком-то смысле, легенда художника похожа на историю болезни: чем пациент здоровее, тем она тоньше. Когда пишешь о Елизавете Бутримовой, сложно писать о ее эскападах. Не в силу их неописуемости, а потому что их попросту нет. Нет скандальных выходок, нет возвеличивания себя как творца. Есть скромная девушка, практикующая ци- гун. Есть заботливая мама. Есть профессиональный психолог. Есть талантливый художник. И, как ни странно — все это один человек, а не четыре. Как ни странно — потому что творчество здесь не существует вопреки. Это не история домохозяйки, перечитавшей «Луну и грош», и решившей бросить все, что бы посвятить себя творчеству. Это история о том, как разные векторы направлены в одну сторону, как стрелки четырех разных компасов показывают на север. 

Самое странное в творчестве Бутримовой это то, что она обходится без веществ изменяющих сознание. Поясню, почему странное. Есть некая художественная матрица, одна из самых древних. Она содержит в себе те странные узорчатые структуры, которые мы видим и в графике Бутримовой, но как правило, она проявляется в творчестве художников, экспериментировавших с ЛСД и другими психоделиками. То есть, каким-то, для нее не совсем очевидным образом, Елизавета открывает этот канал самостоятельно. Кому-то нужно туда лететь на ковре самолете, а Бутримова просто заходит в другую комнату. 

Стиль, в котором работает Елизавета Бутримова, я бы определил как «шаманский абстракционизм». Или, по аналогии с литературой, автомагическим письмом. Ее узорчатая графика напоминает лабиринты снов — одно перетекает в другое, линии сплетаются в тюлевые мечты, легкие и воздушные. Как и сны, эта графика бывает разноцветной или черно-белой.Путешествовать и разбираться в этих лабиринтах можно бесконечно. 

Любой рисунок — это медитация, поток, он создается сразу, за один присест, от начала до конца. Каждый рисунок — маленькое чудо. И конечно же — это путешествие. Вдохновляющими спутниками в этом странствии по снежно-белому бумажному полю становятся ароматы, музыка. Кофе по понятным причинам Елизавета не пьет — чашку ведь так легко опрокинуть прямо на работу. Отсюда же — идеальный порядок на столе — опять же, вопреки мифам о творческом хаосе в мастерских художников. 

?Это как раз та выставка, на которую нужно прийти, которую нужно не только смотреть, но и рассматривать. Выставки, несомненно, феномен социальный, в современном мире мы приходим на них, что бы пообщаться, что бы увидеть старых знакомых, и уже потом — уделить внимание работам. Но здесь случай другой. Здесь работы читаются не только как книга, но скорее, как партитура. Зритель становится своеобразным исполнителем, исполнителем смыслов. Как если бы Тесей идя за нитью Ариадны создавал шаг за шагом новую, изображаемую реальность. 

Каждый художник, какой бы стиль жизни он не практиковал, дарит миру свой подарок. Свой взгляд на вселенную, свою страсть. Тот подарок, который дарит миру Елизавета Бутримова — сияние чистого разума, счастье и спокойствие. И возможность совершить путешествие к себе, ведь каждое произведение искусства — это зеркало для зрителя.